Скажу, видимо, страшную глупость, но мужество к мужским качествам точно отношения не имеет. Быть мужчиной — это, значит, любить женщин. По-моему, так. Просто очень сильно их любить. Несмотря на то что женщины совершенно необязательно будут платить тем же.
Все другие качества — мужество, доброта и так далее — для меня в равной степени относятся и к женщине. Например ум. Я вообще не понимаю, что такое глупая женщина, что тут хорошего. Вот, говорят, красивая и всё. Нет, конечно. Ум важнее для меня, наверное, самое главное. И потом, женственность. А пойди опиши, что такое женственность.
Любовь— особая вещь. Бывает привычка. А вот в случае Щедрина и Плисецкой — пожалуйста, любовь. Вообще, я говорю «Майя» только в вашем присутствии, вообще я её называю Майя Михайловна. Преклоняюсь перед ней — перед балериной, перед женщиной, перед человеком удивительным. Всё в ней необыкновенно. При прочих равных, если бы она не была замужем за Щедриным, а я не женат на Наде, я бы, конечно, её отбил. Потому что она мне страшно нравится — этот огонь и темперамент, и женственность, и неожиданность, непредсказуемость — всё в ней есть! И такие мозги — будь здоров! Как скажет… Я помню, однажды брал у нее интервью и спросил: «А вот руки в балете…» Она говорит: «Поважнее, чем ноги». А я уже знал, на что иду. говорю: «А вы не покажете?» — «Почему же…» И она показала. То знаменитое движение, которое все мы помним по её «Лебедю». Я не мог пошевелиться, и сегодня не могу даже передать свои эмоции. Непонятно, как это происходит. И она ведь абсолютно понимает свою власть. С такой полуулыбкой…
В своей книге я об этом говорю гораздо более откровенно, чем на страницах журнала. Женя Белякова, моя первая любовь, питерская. Я встретил её в Ленинграде, совсем юным. это было очень сильное чувство, и оно до сих пор во мне сидит. Такая абсолютная любовь. Я любил Евгению Ивановну и люблю до сегодняшнего дня. Это было мое второе лето в Союзе, я недавно стал студентом. Уже не только папа, но и мама работала — диктором во французской редакции Московского радио, и, поделившись с коллегой проблемой — «куда девать Вову», она с готовностью ухватилась за предложение отправить меня в Ленинград, где как раз жила сестра жены коллеги. голос у нее был чуть глуховатый и низкий, даже слишком, совершенно серые глаза — слишком широко расставленные, высокие скулы — слишком высокие, очень пухлые губы — верхняя губа шла одной сплошной линией, словно арка. Голову в короне слишком вьющихся каштановых волос, посаженную на шею, за которую Модильяни продал бы душу дьяволу. Я и тело её мог бы описать досконально, но предоставлю это воображению читателя. Ей было лет 35 или 37, мне — 22, наверное. Совсем молокосос. И чтобы как-то соответствовать Жене, я стал курить — сигареты «Дукат» в оранжевой пачке, как сейчас помню. Она-то курила, и курила необыкновенно красиво. И знаете, что я скажу: если бы я её встретил на улице сейчас, такую, какой я её знал и любил, и если бы она меня позвала — я бы не устоял.
А по поводу мужественности — я вам расскажу одну историю. В молодости, еще в студенческие времена, я был действительно красивым молодым человеком — так все говорили. Даже Симона Синьоре. Она приезжала вместе с Ивом Монтаном в Москву на кинофестиваль, а я работал там переводчиком. Так как папа мой был ответственным секретарем кинофестиваля, у меня был некоторый блат, я мог ходить в кафе, где бывали актеры, и как-то я оказался за одним столиком с Монтаном и Симоной Синьоре. А Симона такая была женщина! Я смотрел на нее совершенно влюбленными глазами, потому что, конечно, она была не просто красивой, в ней присутствовала невероятная сексуальность — и этот рот её, и низкий, чуть-чуть с хрипотцой голос, и то, как красиво она курила. И Синьоре была блестящая актриса! А Симона оценивающе меня оглядела, посмотрела на Монтана и сказала: «Правда, он похож на Алена Делона?» Монтан ответил: «Пожалуй». И она добавила: «Только мужественнее». Причем оба знали, что я переводчик и понимаю, о чем они говорят. Но им это было не важно — меня обсуждали как коня. А я так смотрел на нее…
Владимир Познер
Источник