Помню, на третьем курсе университета мы с одногруппницами сидели у кого-то на кухне и пили, как тогда было принято среди студенток журфака, мартини.
Одна из нас, трогательная любительница Ремарка, предложила: «А давайте, девочки, напишем сейчас, кто как себя видит в 25 лет, а потом перечитаем и посмотрим, что исполнилось!». Надо ли говорить, что мы так больше и не встретились тем составом и уж тем более ничего из предсказанного почти ни у кого из нас не исполнилось.
Любительница Ремарка не готовит, беременная, овощное рагу в собственном доме с вишневым садом, но ходит по театрам и бесконечно читает книги. Соблазнительная брюнетка замужем, но вовсе не за тем, за кем планировала быть, не работает в большом журнале в Москве, а вкалывает в продюсерском центре в Лос-Анджелесе.
По плану, который я себе придумала в 20 лет, у меня уже должны быть муж, двое детей, приличная работа и — что там еще требует от нас российское общество?
Вместо этого я живу в Берлине и изучаю политические науки в Свободном Университете, хожу по клубам, барам и выставкам, каждый день говорю на трех языках и понятия не имею, как сложится моя жизнь завтра, через месяц, через год. Пожалуй, только предприимчивая дочь дипломата делает примерно то, что планировала: она получила дополнительное образование за рубежом, занялась своим делом, встретила достойного ее уровня мужчину.
Вопрос: что и когда у нас троих пошло не так? Почему мы не представляли себя успешными, независимыми женщинами? Кто запретил нам совмещать карьеру, удовольствие от жизни и семью? И в чем все-таки счастье?
Долгое время в моей голове была какая-то странная каша из вырванных из контекста чужих мыслей, бездумно прочитанных философских текстов, надрывной художественной литературы и навязанных социумом поведенческих паттернов. Все мое существо стремилось к независимости, знанию и обретению уверенности в себе, но окружение упорно ставило меня «на место». И тогда я решила сменить место.Уехав в Берлин, попала в совершено другую среду.
Здесь каждый сам себе хозяин, здесь никто никого не гонит за чужими мечтами, здесь клиника социальных неврозов, в которой лечатся пострадавшие от завышенных ожиданий и нереализованных амбиций.
Мама говорит, что я везучая, и она права. Дважды я чуть не вышла замуж — дважды я собрала свои вещи и ушла. Все эти решения оказались ключевыми, благодаря им я нахожусь сейчас там, где, чувствую, должна быть. Я вовремя поняла, что происходит что-то неладное, и круто изменила свою жизнь. Но не всем везет прийти к ясному пониманию того, кто ты и чего ты хочешь. И, конечно, не ко всем это понимание приходит до тридцати.
Травмы взросления самые болезненные, у многих они не заживают всю жизнь. Так, моей комплексной травмой стали вечный поиск одобрения, потребность в «плече», «опоре» и «стене», страх неизвестности и отчаянные попытки вцепиться в призрачную надежду на то, что кто-то все решит и устроит за меня.
Я росла в мире, где девочке полагалось кокетливо улыбаться и давать номер своего телефона подбросившему ee до метро владельцу Infiniti — вдруг подфартит и у тебя появится парень на дорогой «тачке».
Меня намеренно сбивали с толку вопросами: «а с родителями уже знакома?» и «ну, что, когда свадьба?». Выросшая в семье врачей, я всегда считала, что врачи — самые адекватные люди, но даже тут ждал подвох: мой гинеколог заговорчески советовала мне немедленно и тайно забеременеть, «а то скоро 25». Все это длилось годами. Ничего удивительного в том, что в какой-то момент меня с головой накрыл экзистенциальный кризис.
Мне отчаянно не хватало воздуха, информации, новых людей и сил поверить в то, что я чуть больше, чем мои репродуктивные органы.
Но жизнь оказалась куда интереснее той пропасти, которая разверзлась перед моими полными ужаса глазами. Подсунув мне мужчину, который измотал все мои нервы и разрушил мою самооценку, она дала мне мощный толчок начать все с нуля.
Я перестала себя ломать и подстраивать под тот шаблон, который был мне коварно заготовлен. Я взяла ответственность за собственное будущее в свои руки, и ноша оказалась не такой уж тяжелой. Я поняла, что мир куда шире и приветливее, чем я думала, и все, что от меня требуется, это перестать бояться самой себя. Удивительно, на что способен человек, когда осознает, наконец, свои возможности.
У феминизма есть масса направлений, но базисная идея заключается в равных с мужчинами правах для нас, девочек, и нам пора браться за ум. Общество, и мы вместе с ним, стигматизирует нас, называет «слабыми», «нервными», «хрупкими». Мы цитируем стихотворение Роберта Рождественского, как будто это гимн женственности, когда это гимн мужской слабости и трусости: «Хоть нарочно, /хоть на мгновенье, / я прошу,/ робея, /помоги мне в себя поверить, /стань /слабее». Мы паразитируем на взращиваемой в нас с детства идее, что кто-то нам что-то должен, потому что сами мы ничего не можем — это ложь.
Мы отказываемся быть независимыми, когда все, что нам нужно, — это немного повзрослеть. Мы унижаем своих подруг, притворяясь, что все вышесказанное уже поняли, но мы так и не стали самостоятельными. Мы изначально не верим в себя. Но мы учимся этому с годами.
Я знаю, что и когда пошло не так тем вечером: мы трое, в отличие от дочери дипломата, не видели для себя перспектив дальше маленькой «двушки» на окраине Москвы в ипотеку. Мы понятия не имели, на что мы способны и куда нас это может привести.
Если бы мне кто-то тогда сказал, что в 26 лет я брошу 3 года отношений, любимую работу и уеду заграницу, что в 27 выучу немецкий и поступлю в четыре берлинских вуза, что в неполные 28 буду работать в Техническом университете, крутить романы с иностранцами и планировать поездки по всему миру — все это вместо подгузников, сплетен и Путина в Новый год, — я бы сильно усомнилась во вменяемости этого человека.
Я хочу однажды менять подгузники своим детям — обязательно. Я хочу семью, счастливую и полноценную, в которой оба родителя несут равную ответственность за своих детей и общее благополучие.
Но прежде всего я хочу оставаться собой, и если для этого нужно раздеться догола и прыгнуть в огонь, именно это я и сделаю. Никто не вправе ставить мне ультиматумы и руководить моей жизнью, и мне стыдно вспомнить, как я с готовностью отдавала контроль над ней в чужие руки. Никто не несет ответственности за меня и мои решения, кроме меня самой.
Именно это я и называю взрослением — страшно и немного больно, но работает. Это как оливки: в детстве мы воротим от них нос, но однажды понимаем, что в них что-то есть.
Анастасия Исламкина